Хач виник, «настоящие люди» - так называет себя свободолюбивый народ, проживающий в джунглях южномексиканского штата Чьяпас.
Пока ему еще удается хранить огонь своих древних традиций, но с каждым годом это становится все труднее. Причиной тому - отчасти благородные намерения защитников угнетенных: повстанцев-сапатистов и христианских миссионеров…
Водитель смотрит на часы: ровно 11 утра. Он дергает за веревочку, на которой болтается огромный медальон с изображением Богоматери. Пронзительный клаксон оповещает об отправлении. Несколько поворотов ключа в зажигании - и автобус трогается. Впереди пятичасовое путешествие под палящим солнцем.
Вскоре асфальтовое шоссе превращается в извилистую грунтовую дорогу. Словно маятник, автобус мерно покачивается с боку на бок, в такт ухабам. Одну за другой он медленно пересекает деревни цельталей - народности группы майя. Несмотря на жару, пассажиры пытаются закрыть окна. Напрасный труд: при каждом толчке внушительное облако пыли протискивается внутрь, проглатывая все на своем пути.
Когда-то весь этот район, отделенный от Гватемалы рекой Усумасинта, покрывал дремучий лес, зеленое сердце Мексики. Теперь, притом что официально природа всей этой зоны находится под охраной, многовековые джунгли уступают место полям и пастбищам.
После долгой разлуки
Тем временем мы въезжаем под тень огромных деревьев - добро пожаловать в заповедник Науа. Кому как, а мне пора выходить. Последний взгляд бросаю я вслед автобусу, продолжающему свой путь на восток к сапатистской деревне Сибаль. Гул мотора и песни ранчерас, всю дорогу стенавшие из динамиков о превратностях любви, наконец, сменились блаженной тишиной. В течение нескольких секунд я оставался на месте и просто дышал влажным ароматом леса - словно исполняя некий ритуал. Потом, перекинув рюкзак через плечо, направился по дороге, которая за 20 минут привела меня в одну из трех деревушек племени лакандонов. Последние годы изменили ее так же, как и все остальные села на моем пути: те же дощатые или блочные дома,
рифленое листовое железо вместо крыш. Только нетронутая сельва вокруг пока остается прежней.
Как в каждый свой приезд, начиная с 1999 года, первым делом я зашел к comisario, «начальнику» общины, сообщить о прибытии. Чан Кин Хуан-Хосе (у лакандонов традиционно по два имени: индейское, указывающее на принадлежность роду, и испанское), с которым в прошлые приезды я успел подружиться, сдержанно улыбается: «Вот ты и вернулся. Я ждал тебя. Счастлив, что ты снова здесь».
И не говоря больше ни слова, уводит меня в свой дом, чтобы там же и повесить для меня гамак. Когда Чану Кину Хуану-Хосе было 12, он взял на воспитание трехлетнюю девочку Маргариту и растил ее как собственную дочь до тех пор, пока та не выросла. Тогда он на ней женился… Лакандоны - народ немногочисленный. Страх остаться вовсе без невесты долгое время заставлял молодежь поддерживать этот обычай, но сегодня он почти забыт. У пары родился сын, но очень скоро жена, поддавшись городским соблазнам, оставила ребенка, мужа и родную общину, чтобы попытать счастья с жителем районного центра.
Вторая жена Хуана-Хосе, Гваделупа, мать его маленьких сыновей, готовит мне маисовую лепешку и одновременно выкладывает последние деревенские сплетни. Дети терпеливо дожидаются, пока я закончу есть. А дождавшись, тут же хватают за руку и тянут играть. Впрочем, ненадолго: услышав музыкальную заставку к сериалу Las vías del amor, «Пути любви», они кидаются к телевизору, чтобы не пропустить очередную серию душераздирающего мексиканского «мыла». Неудивительно: крошечный экран показывает им фантастическую реальность - карикатурный образ чужого мира, который они считают своим.
Северная угроза
В детстве я всегда мечтал жить в лесу среди лакандонов. Уже не помню, откуда узнал об их существовании. Правда, в 1999 году мой первый визит в этот мир, о котором я столько грезил, привел меня в замешательство. Конечно, следовало ожидать, что культура лакандонов, какой ее изобразил в 1930-х французский антрополог Жак Сустель в своей книге «Четыре солнца», если не исчезла вовсе, то по крайней мере значительно изменилась. И все же мне потребовалось немало времени, чтобы, стерев из сознания все клише, осознать, что душа народа - не в том, что на виду, а как раз наоборот - в том, что оберегается, замалчивается, держится в секрете. Пришлось пересмотреть все прежние представления и предрассудки, чтобы за поверхностным колоритом белых туник и длинных волос увидеть что-то еще.
Первоначальные обитатели местных джунглей были последним свободным народом Чьяпаса. Только в 1695 году испанцам удалось подавить все оставшиеся очаги сопротивления. Последние непокоренные воины укрылись в гватемальской деревне Реталулеу, но уже к 1769 году там насчитывалось всего трое лакандонов - одна пожилая женщина и двое мужчин. А нынешние лакандоны - это, вероятно, потомки других ветвей майя - с мексиканского полуострова Юкатан и из гватемальского района Петен. В XVIII веке, спасаясь от колониальных жестокостей, они ушли далеко в лес. Разбившись из соображений безопасности на небольшие группы, они зажили полукочевой жизнью. Иногда эти люди селились в городах, оставленных майя 1000 лет назад: в Паленке, Яшчилане, Бонампаке. Так бог Хач Ак Юм, творец «хач виник», снова поселился в древних храмах.
Сидя на корневище огромной сейбы, священного дерева, расположенного как раз напротив такого храма, я смотрю на своего друга. Спокойно, печально он говорит мне: «Ты слышишь, как ветер бродит в каменном доме? Это предки рассказывают нам нашу историю. Сюда приходил мой дед молиться нашим богам. Воскурял смолу и разговаривал с кадильницами. Теперь уже давно не приходит. Оставил свои кадильницы в пещере, потому что, как и все в деревне Лаканхе, стал христианином».
Когда лакандон отрекается от своих богов и перестает помещать пищу в кадильницы, он должен схоронить ритуальные сосуды в тайной пещере на берегу лагуны или в лесной чаще, чтобы они почивали с миром, как в священной могиле. Сегодня только два жителя деревни Науа, оба уже старики, исполняют традиционные обряды и помнят наизусть тысячи имен мифических героев и персонажей. Прекрасные голоса и песнопения прошлого уступили место распевной евангелической службе. Лаканха пала под религиозным напором северного соседа еще раньше, в конце 1950-х.
В 2002 году я познакомился с Хуаном Мендесом - человеком добрым, но некрасивым, которого ни одна женщина не захотела взять в мужья. В следующий приезд я узнал, что он обратился в христианство и под давлением пастора-американца разбил и сжег свои кадильницы, вместо того чтобы оставить их в пещере, как поступали его предки. А в 2005-м, накануне сезона дождей, Мендес чуть сам не сгорел заживо, когда жег стерню на своем поле. В деревне, естественно, решили, что его покарали боги, уготовив ему ту же участь, что постигла его кадильницы.
При всем этом в нынешний мой приезд даже печалящийся о старых временах ХуанХосе объявил мне, что тоже собирается креститься… Изумившись, я принялся расспрашивать о причинах такого решения. Он только опустил голову. За него ответила жена: «С тех пор как мы слушаем пастора, я чувствую себя лучше. Раньше все время тосковала, мы ссорились с Хуаном-Хосе. Теперь могу не бояться, что он вернется из города пьяным. И вообще, для меня что Хач Ак Юм, что Иисус - небольшая разница».
Сбитый с толку этими резкими переменами, я отправился на евангелическое богослужение (надо сказать, на редкость унылое). А по окончании остался побеседовать с 33-летним пастором Антонио Перес-Гомесом, по происхождению цельталем из соседней деревни: «Я не знаю, как лакандоны молились своим богам, и знать не хочу. Единственное, что имеет значение - вера в Иисуса. Тем, кто верует в других, уготован вечный ад. Люди должны отречься от своих идолов, чтобы научиться любить Спасителя - великого, единственного. Моя миссия - помочь им в этом, пока еще не поздно, ибо скоро Господь вновь будет среди нас, несчастных. И все те, кто не верил в Него, не попадут на небо и познают вечные муки».
Майя против майя
Хач виник удавалось полностью сохранить свободу и самобытность вплоть до конца XIX века. В отличие от многих других племен все это время они смогли избежать контактов с внешним миром. Отчасти благодаря непроходимым джунглям и страшным легендам о них, отчасти благодаря привычке селиться небольшими группами и беспрестанно менять место жительства. Когда в начале прошлого века о лакандонах узнали ученые, то поначалу сочли этот народ прямыми потомками древних майя. В то время как большинство мексиканских индейцев вынуждены были принять католичество, лакандоны полностью сохранили свои традиции. Правда, уже в XIX веке владельцы окрестных ферм и ранчо стали приходить за древесиной в лакандонский лес. Индейцам пришлось уходить все глубже в сельву. Прошло еще время - и контакт с современной цивилизацией стал неизбежен. Лакандоны лишь беспомощно наблюдали, как захватывают их земли и распространяются болезни, против которых ритуалы предков оказались бессильны. В 1932 году, по данным Жака Сустеля, их осталось не более 200. Сегодня - около 1000.
А в 1990 году, чтобы привести лакандонов к более оседлому и цивилизованному образу жизни, мексиканские власти решили расселить их по трем деревням - Науа, Метцабок и Лаканха, близ проложенных недавно дорог. Еще раньше президентский декрет объявил их единоличными пользователями 662 000 гектаров земли в окрестных лесах - якобы для охраны окружающей среды. Но на деле, назначив хозяевами земли горстку индейцев, правительство обеспечило себе легкий контроль над ее богатствами: древесиной, нефтью, лекарственными растениями и многим другим. Постановление привело к изгнанию с этих земель десятков жителей, принадлежавших к другим ветвям майя и обитавших тут лишь в нескольких поколениях. Именно они 20 лет спустя составили костяк освободительного сапатистского движения.
А лакандоны с тех пор постоянно подвергаются нашествиям чужаков-крестьян, кочующих в поисках земли. Сегодня эти земли населяют более 250 000 бедняков - цельтали, чоли, цоцили и тохолабали, и под их натиском лес съеживается, как шагреневая кожа. Среди соседних общин майя мир между лакандонами и «сильными мира сего» не всегда находит понимание. Лакандонов считают в лучшем случае избалованными детьми, в худшем - марионетками и предателями. Между тем достаточно недолго пожить в племени, чтобы убедиться: они прекрасно осознают, что за мир их окружает и какая участь их ждет при потере милости властей.
Чан Кин Хуан-Хосе нервничает. Только что он принял троих цельталей-сапатистов из поселения, расположенного неподалеку от Науа.
- Они угрожают, что вторгнутся в наш заповедник. Им не хватает земли для своего потомства. Мы-то здесь довольствуемся двумя-тремя детьми, ибо знаем, что леса на всех не хватит. А они - нет. Они думают, что мы не обрабатываем наши земли, что мы ленивы. Первое, что они сделают - срубят все деревья и пустят коров. А ведь именно лес дает нам все то, в чем мы нуждаемся, мы знаем и любим его. Лес - наш дом… Что нам делать? Нас слишком мало, чтобы бороться…
Лакандоны пока еще продолжают жить в гармонии с сельвой, бережно пользуются ее плодами, целебными травами, водой, дичью. Но сегодня Науа, Метцабок и Лаканха - три зеленых островка посреди подлинного экологического бедствия.
Четыре утра. Слышу - кто-то зовет меня из-за перегородки. Вскочив с гамака, еще в полусне, натыкаюсь на Хуана-Хосе. В руке у него длинное весло. Луна мягко освещает путь, ведущий к лагуне. Я следую за ним, словно ребенок, не слишком хорошо еще умеющий ходить, а он в своей белой тунике движется так легко, что прямо-таки парит в темноте. Мы забираемся в каюку, каждый со своего края. Еще ночь, и я скорее догадываюсь, чем вижу, как мой друг бесстрастно и бесшумно гребет. Глядя на него, я припоминаю все свои прошлые приезды и думаю о том, что же будет ждать меня, когда я вновь вернусь в эти места.
Птицы с длинной шеей и белым оперением оповещают о наступлении утра, и лагуна одевается густой дымкой. Хуан-Хосе молча смотрит на эту картину, словно наслаждаясь ее волшебством. Потом оборачивается ко мне, и спокойная улыбка освещает его лицо.
Источник: russiahousenews