Выдающийся австрийский писатель Стефан Цвейг (1881 – 1942) прожил яркую, трагически завершившуюся жизнь. Исключительная эрудиция, энциклопедические знания, глубокое понимание человеческой психологии закономерно привели писателя к пристальному изучению психических аспектов личности и различных сторон врачебной деятельности. Последнее значительно меньше известно широкой публике и врачам — настоящим и будущим.

 Рассуждения С. Цвейга опубликованы задолго до  технической (точнее, технологической) революции, значительно изменившей не только облик и возможности современной медицины, но и психологию врача и больного, их взаимоотношения. Провидческий дар С. Цвейга позволил в зачаточном периоде расцвета медицины разглядеть положительные и отрицательные стороны этого процесса.

С. Цвейг трепетно относился к душевному состоянию больного, необходимости активного сострадания.

«Истинное сострадание требует действия, а не сантиментов, оно знает, чего хочет и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах и даже свыше их. Если ты готов идти до конца, до самого горького конца, если запасешься великим терпением, лишь тогда ты сумеешь действительно помочь людям».

Для тяжелых, и тем более безнадежных больных слово врача, вера в успешный исход болезни, надежда – живительный бальзам:

«Если обман помогает больному, то это уже ни жалкая ложь, а отличное лекарство, и пока я не в силах оказать реальную помощь, мне волей-неволей приходится поддерживать иллюзии».

«Настоящие чудеса случаются в медицине, и в наш век электричества, вопреки всякой логике и опыту, иной раз нам самим удается спровоцировать такое чудо».

«Несчастье делает человека легко ранимым, а непрерывное страдание мешает ему быть справедливым… Беспрерывно надо быть начеку, дабы не переступить едва ощутимый рубеж уязвимости, за которым участие уже не успокаивает боль, а лишь сильнее растравляет рану».

«Правда – всегда горькое лекарство, безумное заблуждение надо вырвать с корнем, иначе нельзя».

«Ни один врач не должен бы с чистой совестью произносить даже такие слова, как «здоров» и «болен», — кто знает, где кончается здоровье и начинается болезнь? А тем более решать, что излечимо и что неизлечимо».

«Я принципиально никого и ничего не считаю безнадежным, и никому не удается когда-либо вырвать у меня слово «неизлечимо». Самое большее, что я скажу даже в безнадежном случае, так это то, что болезнь пока еще неизлечима, то есть современная медицина пока еще бессильна помочь».

Ни один врач не знает такого лекарства для усталого тела и измученной души, как надежда.

С. Цвейг призывает к глубокому изучению личности больного, его психологии: Личность больного постигается не с помощью застывших формул, но исключительно по отпечаткам посланных ему судьбой переживаний.

Всякое врачевание в тесном смысле этого слова, всякая помощь в смысле моральном предполагают … познание личности, но познание утверждающее, сочувствующее и в силу этого действительно полное.

Исцеление совершается уже не как психическое воздействие, не как событие неизменно чудесное, но как чистейший и почти наперед рассчитанный рассудочный акт со стороны врача.

Современным врачам небесполезно знать оценку С. Цвейгом особой атмосферы, царящей в клиниках (больницах) и часто угнетающе действующей на психику больного. По силе воздействия на психику больного госпитализация является мощнейшим стрессорным фактором.

В клиниках – этих гигантских вместилищах человеческого горя – болезни распределяются точно так же, как в деловых универсалах, по специальным отделениям, с собственными подъемниками, и также распределяются врачи, конвейером проносящиеся от постели к постели, исследующие отдельные «случаи» – всегда только больной орган и, большей частью, не имеющие времени заглянуть в лицо человека, прорастающего страданием. В клиниках возникает перенапряженное массовое производство, где не зажечься ни одной искре, внутреннего контакта между врачом и пациентом, где, при всем желании, становится все более и более невозможным малейшее проявление таинственного магнетического воздействия духа.

Больница – это помимо всего прочего место психологического взаимоизучения врача и больного: «Ведь всегда бывает так: сначала врач наблюдает больного, а потом, со временем, и больной врача».

Представляет значительный интерес тонкий анализ С.Цвейгом психологии больного и его родственников:

«Долгое страдание изнуряет не только больного, но и его близких, сильные переживания не могут длиться бесконечно».

«Откуда вам знать, что у больных и их родственников иной лексикон, нежели у нормальных людей, что каждое «может быть» у них тотчас превращается в «наверняка» и что поэтому им можно давать надежду лишь малыми дозами, по каплям, в противном случае оптимизм ударяет им в голову, и они теряют рассудок».

«Больные – это еще не самое трудное в нашем деле, со временем приобретаешь, какой-то навык в общении с ними… Если больные торопят, жалуются, так это вполне естественно в их состоянии, так же, как температура или головная боль. Мы с самого начала готовы к их атакам, на то мы и поставлены и вразумлены, у каждого из нас вместе с болеутоляющим и снотворным припасены успокаивающие слова и спасительная ложь».

«…Никто не отравляет нам жизнь, как родные и близкие пациентов: и незваные, и непрошенные, они становятся между врачом и больным и всегда хотят знать только «правду». Все они ведут себя так, словно в данный момент на земле один-единственный человек, и только он требует заботы, он и никто другой».

Не будучи врачом, С. Цвейг глубоко понимал значение целостного подхода к оценке больного, крайне негативно относился к узкой специализации врачей, не позволяющей учитывать и личностные особенности человека:

Неоспоримо чувствуется в среде умнейших и гуманнейших врачей своего рода тоска по прежнему универсализму, стремление найти пути от замкнутой, локализованной патологии к конституциональной терапии осведомленности не только об отдельных болезнях, коим подвержен человек, но и о личности этого человека. Неизбежные в процессе врачевания деловитость и специализация должны были усилиться сверх меры, ибо между пользуемым и пользующим возникло еще третье, полностью бездушное существо: аппарат… Все более ненужным становится для диагностики проницательный и творчески сочетающий симптомы взор прирожденного врача… Все больше и больше лаборатория принимает на себя в диагностике то, что требовало от врача личного проникновения… Засилье техники, проникающее в медицину, сообщает процессу врачевания деловитость некоей великолепным образом разработанной по деталям и по рубрикам схемы. Медицина видит в часовом механизме только повреждение органов, больное тело, но ни в коем случае не потрясение душевное.

Теперь болезнь больше не означает того, что происходит со всем человеком, она означает лишь то, что происходит с его органами. Поэтому первоначальная и естественная миссия врача, подход к болезни как целому, заменяется более мелкими задачами локализации болезни, ее идентификации, отнесения ее к уже установленной группе заболеваний… Проницательное, творчески синтезирующее понимание прирожденного врача становится все менее и менее необходимым для диагноза. Исследовав вплоть почти до молекулы тело и клеточку, как универсальную материю, творческая любознательность вновь обращает свой взор в сторону целостности болезни, различной в каждом случае, и вслед за местными признаками ищет другие, высшие.

С. Цвейг с грустью отмечал исчезновение с арены врачевания домашнего доктора, знавшего практически все о больном, его семье, наследственности, работе, привычках: В качестве ископаемого, допотопного экземпляра, вымирает домашний врач, тот единственный, кто в больном знал и человека, знал не только его физическое состояние, его конституцию и ее изменения, но и семью его, а с нею и некоторые биологические предпосылки, – он, последний, в ком оставалось еще нечто от прежней двойственности жреца и врачевателя.

Только те болезни, которых мы боимся, берут над нами верх.

Поражает философская глубина, историчность, актуальность высказываний С. Цвейга о сущности медицины:

«Всяческая медицина на земле начинается как теология, как магия, культ, ритуал, как душевная напряженность человека против посланного богом испытания. Дает» уже наука врачевания не требует от своих учеников жреческой избранности, таинственной мощи провидения, особого дара созвучия с основными силами природы. Призванность стала призванием, магия – системой, таинство врачевания – осведомленностью в лекарственных средствах и в отправлениях организма. Современная медицина оперирует не индивидуальной интуицией, а твердыми практическими установками, и если она до сих пор еще охотно присваивает себе поэтическое наименование «врачебного искусства», то высокий этот термин может означать лишь более слабую степень – «искусство ремесленное».

Как напутствие врачам всех поколений звучат слова С. Цвейга:

Путеводной нитью всякого человеческого врачевания должно быть правило – не идти вразрез с естественным ходом жизни, а лишь укреплять в случае болезни всегда присущую человеку волю к выздоровлению.